Иногда, играя со своими детьми, я вдруг словно выпадаю из происходящего. Их заливистый смех, совсем недавно звучавший так заразительно, что я сама хохотала, озвучивая кукол с растрёпанными волосами и супергероев с оторванными конечностями, внезапно кажется мне далёким и даже пугающим. В такие минуты я чувствую себя будто посторонним наблюдателем собственной жизни, который внезапно осознал, насколько хрупким и временным может быть счастье.
Случается и иначе: я одна, занимаюсь обычными домашними делами, и вдруг луч солнца, проникший на кухню, начинает играть с частичками пыли. Эта безобидная сцена неожиданно вызывает тревогу, а за ней следует мучительное ощущение, что радость вот-вот закончится. Страх утраты подкрадывается незаметно, овладевая моими мыслями, и заставляет меня тревожиться о будущем. Я начинаю бояться, что могу потерять всё, что люблю — тёплые солнечные лучи, весёлые вечера с детьми и безмятежные минуты, когда всё кажется на своих местах.
Я не стремлюсь быть счастливой постоянно — это невозможно и нездорово. Но это постоянное внутреннее состояние настороженности, которое включается именно тогда, когда жизнь особенно хороша, явно говорит о моём внутреннем конфликте.
В последнее время, особенно с тех пор как я начала изучать психотерапию, я стала чаще задумываться о своих чувствах, анализируя дисфункциональные убеждения, которые у меня сложились. Обсуждая это с терапевтом, я поняла, что мой страх счастья имеет две глубинные причины, уходящие корнями в детство.
Семья, которая всегда горевала
Когда мне было два года, у моей бабушки умер брат. Он скончался от рака, но, казалось, никогда не покидал наш дом. Его фотография в рамке висела в гостиной, над диваном, откуда он смотрел на меня, пока я играла с куклами. Этот человек умер, но продолжал оставаться частью жизни моей семьи. Ещё сильнее он стал присутствовать, когда через несколько лет трагически погиб его сын, мой двоюродный дядя.
И это были не единственные потери. Семейная история включала в себя и других погибших — молодых и старых. Фотографии с похорон бережно хранились в особой жестяной коробке и доставались при любой возможности, всегда сопровождаясь глубокими вздохами и слезами.
Несмотря на то, что в жизни семьи происходило и немало хорошего — рождались дети, отмечались праздники, достигались профессиональные успехи — для моей бабушки горе всегда перевешивало радость. Она была моей самой близкой подругой, человеком, с которым я проводила большую часть детства. И хотя бабушка играла и смеялась со мной, она словно никогда не позволяла себе полностью забыться в счастье. Ненамеренно она научила меня, что за каждым счастливым моментом обязательно следует что-то плохое. Поэтому не стоит радоваться слишком сильно.
Так во мне поселилось магическое мышление: я решила, что если не позволю себе радоваться слишком глубоко, это убережёт меня от неизбежного горя. Ведь грусть казалась мне вечной, бесконечной, а я не хотела навечно оставаться несчастной. Я хотела быть счастливой, но страх потерять это счастье не позволял мне по-настоящему его испытывать.
Семейные тайны и бессонные ночи
Второй источник моего страха счастья кроется в тревожной атмосфере моего детства. Я росла в семье, где родители постоянно ссорились — обычно ночью, думая, что мы с братом уже спим и не слышим их перепалок. Но ночные скандалы звучат громче дневного смеха и оставляют гораздо более глубокий след. Эти ссоры были страшнее тех, что происходили при нас, ведь никто не объяснял нам причину происходящего. Поэтому я выросла человеком, постоянно ожидающим подвоха, готовым к тому, что в любой момент счастье сменится тревогой и болью.
Эта гипербдительность сказалась не на моём ощущении физической безопасности, а на моём умении радоваться и доверять людям. Я всегда ищу в отношениях признаки возможной угрозы и избегаю ситуаций, которые делают меня особенно счастливой, из-за подсознательного страха, что это счастье принесёт с собой нечто негативное.
Психиатры Имран Элмас и Озлем Чевик описали это состояние как херофобию — страх счастья, при котором человек осознанно избегает положительных эмоций, считая, что они неизбежно приведут к несчастью. Люди с таким страхом нередко думают: «Я слишком много смеюсь — это плохая примета, скоро случится что-то ужасное». Симптомы этого состояния похожи на признаки тревожного расстройства, включают беспокойство, избегание социальных контактов и ухудшение межличностных отношений.
Но в моём случае страх счастья не проявляется в виде осознанных мыслей о плохой примете или сглазе. Это глубоко подсознательное чувство, возникающее там, где живёт мой внутренний ребёнок, который до сих пор опасается, что счастье ненадолго, а боль — навсегда.
Путь к освобождению
Создание полноценной жизни требует осознания и пересмотра тех дисфункциональных установок, которые мы усвоили ещё в детстве. Поиск корней своих страхов и тревог часто болезненный, но этот путь ведёт к исцелению. Для меня возвращение к детским воспоминаниям и анализ того, как я понимала семейные события, стало отправной точкой изменений.
Я осознала, что детское восприятие несовершенно, и теперь, во взрослом возрасте, могу скорректировать старые, ошибочные выводы. Конечно, сделать это не просто, но каждый шаг вперёд — это шаг к внутренней свободе.
Мы не всегда можем изменить мир вокруг, но изменить своё отношение к жизни и научиться искренне радоваться ей — в наших силах.
***✨ А что думаете вы? ✨
Делитесь мыслями в комментариях — ваше мнение вдохновляет нас и других!
Следите за новыми идеями и присоединяйтесь:
• Наш сайт — всё самое важное в одном месте
• Дзен — свежие статьи каждый день
• Телеграм — быстрые обновления и анонсы
• ВКонтакте — будьте в центре обсуждений
• Одноклассники — делитесь с близкими
Ваш отклик помогает нам создавать больше полезного контента. Спасибо, что вы с нами — давайте расти вместе! 🙌